Неточные совпадения
Манере Туробоева говорить Клим завидовал почти до ненависти к нему. Туробоев
называл идеи «девицами духовного сословия», утверждал, что «гуманитарные идеи требуют чувства веры значительно больше, чем церковные, потому что гуманизм есть испорченная
религия». Самгин огорчался: почему он не умеет так легко толковать прочитанные книги?
Он без всякой
религии, но готов почти умереть за что-то неопределенное, чего и
назвать не умеет, но во что страстно верует, по примеру множества русских европейских цивилизаторов петербургского периода русской истории.
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще церковная mise en scene [постановка (фр.).] поражала меня и пугала; с истинным страхом подходил я к причастию; но религиозным чувством я этого не
назову, это был тот страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда ему придают серьезную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не думал о
религии.
Иногда мне казалось, что я исповедую другую
религию, чем та, которую
называют христианской в общем мнении.
У меня всегда было символическое понимание культа и плоти религиозной жизни и противление тому, что можно
назвать наивным реализмом в
религии.
Одним словом, как-то так выходит, что мы точно с таким же правом
называем себя членами государства, с каким пустосвяты
называют себя людьми
религии.
В амбаре, несмотря на сложность дела и на громадный оборот, бухгалтера не было, и из книг, которые вел конторщик, ничего нельзя было понять. Каждый день приходили в амбар комиссионеры, немцы и англичане, с которыми приказчики говорили о политике и
религии; приходил спившийся дворянин, больной жалкий человек, который переводил в конторе иностранную корреспонденцию; приказчики
называли его фитюлькой и поили его чаем с солью. И в общем вся эта торговля представлялась Лаптеву каким-то большим чудачеством.
Самое отношение к миру теряется, человек действует заодно и как одно с миром, сознание заволакивается туманом; час заклятия становится часом оргии; на нашем маловыразительном языке мы могли бы
назвать этот час — гениальным прозрением, в котором стерлись грани между песней, музыкой, словом и движением, жизнью,
религией и поэзией.
Мы смутно чувствуем, что всё то, что мы
называем нашим государственным устройством, нашей
религией, нашей культурой, нашими науками и искусствами, что всё это не то и что всё это не избавляет нас от наших бед, а только увеличивает их.
Жизнь святых, подвижников, пророков, основателей
религий и живые памятники
религии: письменность, культ, обычай, словом, то, что можно
назвать феноменологией
религии, — вот что, наряду с личным опытом каждого, вернее вводит в познание в области
религии, нежели отвлеченное о ней философствование.
Сказанное не мешает нам резко отрицательно относиться к тому, что можно
назвать положительным богословием у Канта, или его «моральной теологии», где он, изменяя собственной высшей точке зрения, возвращается к рационализму и строит безвкуснейшую (в религиозном смысле) «
религию в пределах только разума».
Вообще «настроение», «переживание», понимаемое в совершенно имманентном смысле, доминирует в религиозной жизни Германии XIX века; достаточно
назвать двух современных представителей имманентизма в
религии — Трёльча и Германа [Воззрения Трёльча изложены в ряде его статей в различных протестантских энциклопедиях и во 2‑м томе полного собрания его сочинений: Ernst Troeltsch.
Не говоря уже о многочисленных представителях слепого, фанатического атеизма, у которых практическое отношение к
религии выражается в ненависти к ней (ecrasez Finfame) [«Раздавите гадину!» (фр.) — слова Вольтера по поводу католической церкви.], здесь в первую очередь следует
назвать представителей немецкого идеализма Фихте (периода Atheismusstreit) [«Спор об атеизме» (нем.) — так называется литературный скандал, разразившийся в Иене в 1799 г. по поводу статьи И. Г. Фихте «Об основании нашей веры в божественное управление миром», опубликованной в 1798 г. в редактируемом Фихте «Философском журнале».
Религиозные образы, реализующие и выражающие религиозное содержание, представляют собою то, что обычно
называют мифом. Мифу в
религии принадлежит роль, аналогичная той, какая свойственна понятию или суждению в теоретической философии: от его понимания зависит оценка религиозно-догматического сознания.
Очень спорно, можно ли
назвать буддизм атеистической
религией.
Остались, без сомнения, и останутся и в будущем единичные личности, люди, преданные заветам прошлого, культу величайшей из
религии,
религии любви, но число таких отсталых, как принято
называть их, людей уменьшается день ото дня.
— По крайней мере, я был бы осторожнее при выборе… Твой брак с самого начала носил в себе зародыш несчастья: женщина чуждого происхождения, чуждой
религии, дикая, капризная, бешеная польская натура, без характера, без понятий о том, что мы
называем долгом и нравственностью — и ты, со своими стойкими понятиями о чести, — мог ли ты иначе кончить подобный союз?.. А между тем, мне кажется, что ты, несмотря ни на что, продолжал любить ее до самого разрыва.
Оставалось только помириться на мысли, что переменить
религию побудил моего сожителя тот же самый беспокойный дух, который бросал его, как Щепку, из города в город и который он, по общепринятому шаблону,
называл стремлением к просвещению.
Теперь можно из подросшего поколения встретить таких, которые не придерживаются никакой
религии…» Вот положение, которое едва ли нельзя
назвать водворением религиозного нигилизма посредством крещения.
Вольнодумный Шопенгауэр прямо
называет еврейскую
религию самой пакостной (niederträchtigste) из всех
религий за то, что в ней нет и понятия (keine Idee) о бессмертии души.